Познакомились они закономерно, на дне рождения у общего знакомого, а вот сошлись ближе почти случайно: занимались в одном конно-спортивном клубе. Лошадей Кручинин любил до дрожи, и своего коня Антея всегда чистил сам, не подпуская конюхов даже близко к диковатому жеребцу. Он приезжал в конюшню три раза в неделю, проводил там по нескольку часов, и презрительно косился на тех, кто рассматривал лошадь только в качестве ездового животного.
Николай Аристархович, такой же страстный любитель, заметил это и проникся к Кириллу симпатией. Сам он держал двух чистокровных верховых и одного ахалтекинца, при которых состояли два личных конюха, и навещал их почти каждый день, гоняя своих верховых до пены. Сперва они разговорились о достоинствах разных пород, затем сдержанно похвалили лошадей друг друга, потом при случае пообедали вместе. Кириллу импонировало знакомство с Банкиром, и он охотно и почти без всяких усилий изображал, что нуждается в его советах, а Николаю Аристарховичу нравилось видеть себя в роли учителя.
Закончив обед, Кирилл попрощался с Банкиром и спустился вниз. В машине ждал Давид, нетерпеливо похлопывая по кожаному сиденью.
– Поехали, Кирилл Андреевич, опоздаем!
– Спокойно. Опоздаем – подождут. Не разводи панику. Я тебе сказал, что мы их сделаем – значит, сделаем.
Давид обернулся на шефа и увидел, что тот улыбается такой сытой улыбкой, будто контракт уже у них в кармане. Он прищелкнул языком, осуждая неожиданное легкомыслие шефа, но вслух ничего не сказал.
Два часа спустя все было закончено. Кирилл Кручинин купил оборудование на десять процентов дешевле изначальной цены.
Виктория
Когда я вернулась в гостиницу, меня колотило. Такое состояние бывало со мной лишь в детстве, пару раз, когда я попадала под ледяной ливень, а затем возвращалась домой в мокрой насквозь одежде, и казалось, будто даже кожа моя пропитана холодной жестокой водой.
Если бы вы знали, сколько я готовилась к этой встрече! Как выбирала одежду, продумывала макияж и прическу, как в разговоре следила за жестами, стараясь в то же время выглядеть естественно. Кирилл ни в коем случае не должен был подумать, что я притворяюсь ради него... И все сложилось наилучшим образом: случайная встреча, удивление, танцы вокруг друг друга, улыбки, прощание... Я видела, что Кирилл озадачен, и упивалась этим. Тем большей неожиданностью для меня оказалось то, насколько быстро он взял себя в руки – словно заранее знал, с кем ему придется столкнуться, и лишь притворился, поддаваясь мне, что выбит из колеи. Уверена, что ничего он заранее не знал, но уже одно подозрение лишает меня сил.
И еще я не ожидала, что не смогу управлять сама собой.
Я потратила тьму усилий и времени на то, чтобы провести первый бой и ясно показать ему: вот какой я стала теперь, и это не благодаря, а вопреки твоим стараниям, вот от чего ты отказался, вот кто уничтожит тебя... Вы спросите меня, зачем я это сделала? Не подумайте, что я собиралась играть с открытыми картами. Но я хочу, чтобы когда воздаяние – да-да, не смейтесь надо мной за это слово, – так вот, когда воздаяние настигнет моего бывшего мужа, он смог бы окинуть мысленным взглядом все произошедшее с ним и осознать, с какого момента началось его падение в пропасть. С того, когда он увидел меня.
К тому же мне просто необходимо иметь с ним общие дела. Это позволяет совершенно легально быть ближе к нему, наблюдать, не скрываясь, и знакомиться с теми людьми, от которых зависит его бизнес, который я исподволь собираюсь разрушить – как и все остальное. Я уже говорила вам – теперь я знаю собственного мужа (пусть и бывшего) куда лучше, чем прежде. Поверьте, он сам шагнет в приготовленную ему ловушку. Сегодня он сделал первый шаг.
Но я, оказывается, плохо знаю себя.
Я ожидала от самой себя чего угодно: страха, равнодушия, вспышки ненависти, быть может... Растерянности, в конце концов! Но только не полуобморочного состояния, которое я искусно маскировала молчанием, от его взгляда, ужасающей слабости от его резкого голоса, от вида седеющих волос на его висках... Я не ожидала, что меня пронзит внутренняя дрожь, когда я увижу вблизи его руки: руки крепкого мужчины, обнимавшие меня много лет назад, делавшие со мной такое, отчего я кричала и стонала, забыв себя.
Меня подвела моя собственная память. Оказывается, все эти годы в ней хранилось не только воспоминание о том, как меня уничтожили, растерли в мелкий порошок и презрительным жестом выбросили оседать на мусорной куче, но и все, что было до того: ожидание его возвращения по вечерам, запах его зимней куртки, в которую утыкаешься носом и замираешь от счастья, ощущение его грубоватых рук на своей спине, запах его ночной сигареты, когда он лежит с расслабленным лицом, довольный, как ребенок, получивший долгожданный подарок.
И сколько бы я ни твердила, что все это воспоминания другой женщины – глупой, слепой, нелюбимой, – это ничего не меняет. Я обнаружила, что она по-прежнему живет во мне, хотя многие годы считала, что от нее ничего не осталось.
Господи, до чего же унизительно, до чего невыносимо стыдно любить человека, которого презираешь...
Я забралась под душ как была, в одежде, и долго стояла под холодными струями, дожидаясь, чтобы меня заколотило уже от воды, а не от того, что сидело во мне глубоко внутри. Если бы возможно было провести операцию и вырезать эту ноющую часть «не-меня», я согласилась бы на нее без анестезии. Боль была бы гарантией вечного избавления. Но никто ничего не вырежет из меня, и тупая Вика смотрит жалобными коровьими глазами, надеясь растрогать своего бывшего мужа и вызвать в нем хотя бы малую толику любви, которую, как ей кажется, теперь-то уж она точно заслужила.
Но я – не она. Я не позволю ей взять верх надо мной. Если понадобится, я буду очень жестокой, чтобы избавиться навсегда от них обоих: и от Кирилла Кручинина, и от Вики, несколько лет носившей его фамилию.
Меня зовут Виктория Венесборг, и я не собираюсь быть никем иным.
Я разделась догола, бросила мокрое белье в ванну и растиралась полотенцем до тех пор, пока не защипало кожу. Из зеркала на меня глянуло порождение нездоровой фантазии художника: женщина с бледным лицом и красным телом, с безумным выражением глаз. Я согнала его, это выражение, и провела небольшую тренировку: последовательно меняла эмоции на лице, заставляя себя улыбаться, хмуриться, озабоченно качать головой и просто спокойно смотреть, не моргая, в глаза самой себе.
Последнее далось мне труднее всего. Зато закончив, я могла заняться делом без того, чтобы каждую минуту бросать взгляд на собственные руки: дрожат они или нет.
Когда я занималась восстановлением собственной истории – той ее части, которая связана с моим бывшим мужем, – мне удалось узнать, чем именно занимался Кирилл, отправив меня в родной город после фиктивного развода. И каким именно образом им были заработаны деньги на его первую квартиру – ту самую, из которой потом он вышвырнул меня.
В московской области был завод, имевший статус государственного унитарного предприятия, и производил он формовочный песок. Песок использовался затем в сталелитейном производстве, из чего вы можете сделать вывод, что завод приносил неплохую прибыль. Кирилл был одним из тех, кто решил перераспределить финансовые потоки и направить часть из них себе в карман.
Все шло по обычной схеме: предприимчивые ребята создали маленькую фирму, с которой директор завода заключил контракт на продажу всего производимого песка, а уж та, в свою очередь, продавала его конечным потребителям. Кирилл лично нашел человека, которого поставил во главе этой самой фирмы: дурачка, не понимающего, что происходит, и искренне полагавшего, что он занимается честным бизнесом. Даже фамилия у дурачка была подходящая: Пронькин. Ему бы валенки катать с такой фамилией, а он решил, что годится для больших дел.
Что наговорил ему Кирилл, убеждая бедного Пронькина подписывать чистые листы, мне неизвестно. Думаю, он был достаточно убедителен, а новоявленный директор достаточно глуп для того, чтобы поставить свою подпись везде, где только можно.